Онкологическая больница, операционный стол, напряжённость, взвинченные нервы. Полубезумное состояние в ожидании приговора, никого не хочу видеть. Обманутый в своих надеждах, не желая мириться с судьбой, поплёлся я на улицу. Падает снег, хлопья его, обычно приносящие мне радость, сейчас покрывают голову, как бы разделяя со мной мою скорбь. Несколько километров прохожу пешком, погружённый в свои мысли. Чувствую, что сил моих больше нет. Останавливаю такси, сажусь.

— Гостиница «Москва», — говорю я водителю; как вода из полного до краёв сосуда, когда берёшь его в руки, хлынули из глаз моих слёзы.

Водитель, типичный русский Ванька, раза два глянул в мою сторону, ничего не сказав, и продолжил путь. На улицах бесконечные пробки. Примерно сорок минут ушло у нас на дорогу, вдруг машина остановилась перед небольшой, ничем не примечательной столовой, на которой значилось: «Ночная столовая для водителей». Водитель обернулся ко мне:

— Эй, кацо, будь другом, сойди со мной на пять минут!

В руках у него две бутылки «Русской водки». Впервые в жизни меня потянуло напиться. Молча, как на заклание, последовал я за ним в столовую, где сидели несколько человек. Все разом оглянулись. Буфетчица по имени Любаша сочувственно посмотрела ему в глаза и осторожно спросила:

— Ну как, Володя, как прошла операция?

— Всё кончено, — ответил он, — для меня всё кончено.

На глазах у Любаши я заметил слёзы, воцарилась мёртвая тишина.

Все молча встали со своих мест и каждый, не говоря ни слова, подошёл и пожал ему руку.

— Спасибо вам, братва, — произнёс он и опустился на стул, потом подал мне знак, чтобы я садился.

Я не замедлил сесть.

Любаша, выйдя из-за стойки, подсела к Володьке и дружески положила ему руку на плечо.

— Слушай, Вов, детей я оставляю у себя, пусть растут, видно, мне их сам Бог послал!

— Да ты что, — пробормотал Володька.

— Учти, без лишних слов! — прервала его Любаша.

Володька понял, что сопротивление излишне, и поник головой, затем одним махом разлил водку в три гранёных стакана, печальным потухшим взором заглянул мне в глаза и спросил:

— Что с тобой, брат?

Я не смог ответить от переполнявшей меня горечи и взглядом дал ему понять, что разделяю его горе. Взял в руку полный стакан водки и опрокинул в себя без слов. Он тоже осушил свой стакан и тут же налил по второму. В горле у меня точно что-то открылось, не отводя глаз от стакана, я пробормотал:

— Соболезную, брат! А что касается меня, то это, как Бог решит.

Любаша своим женским чутьём вдруг всё поняла, сочувственно положила мне на плечо вторую руку и тихо спросила:

— У тебя тоже жена болеет?

— Да, — ответил я.

— Не горюй, братишка, всё обойдётся.

Володька поднял второй стакан и пожелал здоровья моей жене. Я поблагодарил и залпом осушил свой.

— Закусывай, брат, — обратилась ко мне Любаша и протянула малосольный огурец.

Ничего на свете в тот момент не могло мне заменить этой закуски. Люба извинилась, дружески обратившись к ожидающим её клиентам.

— Ребята, я ухожу, тётя Тося вас обслужит, — потом добавила: до завтра, — и взяв под руку меня и Володьку, проводила к машине.

Володьку посадила сзади, мне как гостю открыла переднюю дверь. А сама села за руль, и через какие-то минуты мы оказались у её дома. Она позвонила, дверь открыл рослый мужчина, который по-братски обнял Володьку и меня тепло встретил. Любаша засуетилась, и вскоре был накрыт великолепный русский стол.

Ночь мы провели, независимо от национальности, пола и нашего положения, в задушевных разговорах, утешая и поддерживая друг друга.

На второе утро Любаша, её муж Володька и я, уже ставший им другом, отправились в больницу, откуда перевезли покойную Володькину жену к нему в дом. В день похорон я шёл за её гробом так, будто провожал в последний путь частицу своей плоти и души. Вернувшись с похорон, несколько человек уселись за стол, чтобы помянуть душу умершей. Я поехал в гостиницу.

Жене стало лучше, и радости моей не было предела. Утром я встал, позавтракал и собирался уже идти в больницу, как услышал стук в дверь. Я открыл. На пороге стояла Любаша с двумя большими сумками в руках.

— Ну как, едем в больницу?

Я не удивился. После знакомства с этими людьми в этом не было для меня ничего неожиданного.

— Спасибо, сестра, — сказал я, и мы спустились вниз, где нас ждали Володька и её муж.

Я поздоровался с ними, и мы все вместе поехали в больницу. Любаша была красива, и это меня немного смущало. Вряд ли моё появление в больнице с красивой русской женщиной порадовало бы жену. Люба, будто угадав мои мысли, взяла мужа под руку.

— Слушай, Влас, я знаю грузинских жён, они очень ревнивые, командуй парадом ты! — сказала она.

Чего только не натащила Люба для моей жены, женщина ведь всегда знает, что нужно другой женщине.

Жена моя посмотрела сперва на меня, потом на Любу глазами, полными благодарности, и сказала:

— Я всё знаю о вас, мне муж рассказал. Спасибо вам, что вы есть на этом свете!

Потом она взяла Володьку за руку, сжала её и прослезилась.

— У ваших детей помимо Любаши есть грузинская мать, если она выйдет отсюда.
Так началась и, с Божьей помощью, продолжается наша любовь.

Когда мы возвращались из Москвы домой, нас провожали их полные теплоты глаза и сердца. В самолёте я погрузился в размышления, перед моим взором промелькнул круг моих московских друзей из так называемого «высшего» общества с их избитыми фразами, холодными глазами, утомлёнными от роскоши лицами и заледенелыми сердцами. Я был безмерно благодарен Господу за то, что Он помог мне встретиться с истинно русскими людьми, для которых нет ценнее сокровища в жизни, чем неиссякаемая доброта и щедрость души. Спасибо Всевышнему за этот подарок!

Гиви Сихарулидзе