Я стояла возле большого больничного окна и смотрела в небо. Лиловый, голубой, синий, красный, оранжевый — закат после дождя был настолько красив, а край неба так близок, что казалось можно дотянуться рукой. Размалёванное акварелью небо застрянет в моём мозгу словно фотовспышка. А мысли будут тянуться печальной строкой: «Показать бы всё это ей, показать бы…»

Сегодня в 12:20 я родила девочку. Она закричала на всё отделение, оглашая громким плачем рождение. Тёпленькую мне её положили на живот. И вдруг кожа малышки стала синеть, а сама она выдавала непонятные хрипы вперемешку с плачем. Малышку быстро взвесили и забрали. Сказали, что-то типа воды наглоталась и будь, мама, спокойна. И я была спокойна. Живая же, дышит!

С меня вытянули послед, ввели в вену какой-то раствор, а через полчаса отвезли на каталке в одиночную палату. Полусонную переложили на кушетку и велели поспать. Я не отказывалась, веки слипались, я уже ничего не понимала.

Около четырёх вечера проснулась от того, что кто-то резко захлопнул дверь. Вставать было тяжело, сидеть тяжело, дышать — невозможно. Есть хотелось так, будто я участвовала в спринтерских забегах. Нажала на кнопку вызова медперсонала. Поднос с остывшим обедом принесла мне санитарка. Она молчала, ничего не говорила, только смотрела на меня с жалостью. И тут меня окатило ледяной водой.

— Где моя девочка?

— В отделении, там… врачи.

— Мне можно туда зайти?

— Конечно, — ответила она, не смотря в глаза, и вышла.

До большого зала, где стояли кюветы для новорождённых и специальная аппаратура, было рукой подать — я же шоркала по коридору минут 15. Каждый шаг перехватывало дыхание, и казалось, что вот-вот не хватит воздуха, чтобы дышать.

Белоснежный новый зал с аппаратурой и ярким светом заставил зажмуриться после тёмного коридора. Из последних сил я рванула к кювету, возле которого суетились врачи.

Дочка лежала на боку, окружённая проводами пищащей и мигающей техники. Во рту вставлены две трубки, по одной из которых выходила светло-красная слизь. Дочка смотрела на меня ярко-голубыми глазами и взывала о помощи. Открывала и закрывала веки, по которым текли слёзы, и с хрипом еле слышно плакала, пытаясь из последних сил бороться. «Мама, мама! Забери меня к себе, Мама!», — умоляло её глаза. Я чувствовала это каждой клеточкой души и разрывалась от боли и своей беспомощности.

Врачи расступились передо мной и стали предлагать помощь — таблетки, уколы, присесть. Видимо, белое лицо и глаза, полные ужаса, говорили сами за себя. Мне стало дурно и совсем не

осталось сил, и я, сжимаясь от болезненного шва в промежности, села на кушетку. Слушала, как мне говорили про воду в лёгких и двустороннее воспаление, которое показал рентген. Что такое бывает с новорождёнными, что это лечится, приняты все необходимые меры, но придётся ждать перевода в областную больницу.

Не помню, как дошла до палаты. Помню, что прибегала заведующая, гладила по плечу и успокаивала. Потом начались звонки — мама, папа, муж, сестра, подруга. Я просила никому ничего не рассказывать, никому из родственников. О таком лучше не знать, лучше не судачить и не вздыхать. Любимые люди, что-то говорили мне в ответ, но я ничего не помню. Помню лиловое небо после дождя в прямоугольнике окна и застрявшую в голове мысль: «Показать бы всё это ей, показать бы…».

Дочке давали антибиотики, кормили через зонд, дышать помогал аппарат для вентиляции лёгких, к одной ноге были подключены провода меряющие сердечный ритм. Она лежала в кювете и всё время спала под действием снотворных, которые нужны были, чтобы новорождённый не двигался и не сбивал аппаратуру.

Всё, что я могла делать — это прийти, стоять рядом, разговаривать. Менять подгузник и трогать руками — не разрешалось. А если и брала в руку её пальчики, то аппаратура начинала возмущаться, сердечные ритмы повышались, а неонатолог смотрела на меня укоризненным взглядом.

На четвёртые сутки приехал реанимобиль. Я собралась ехать с дочкой и двумя врачами в областной центр в отделение патологии новорождённых. Но на утро у меня встала колом грудь, поднялась температура. Дочку увезли, а меня потащили на кресло — сначала чистить от застоя крови, а потом спасать грудь.

Главным условием на протяжении всех дней было не плакать. Мол, дочка чувствует всё, молоко пропадёт, сил не будет, нервы потратишь, себя изведёшь — врачи помогут, доверься. Я и не плакала, давилась иногда слезами, но не плакала. Поздравляла девочек, с которыми успела познакомиться в дородовом отделении, с успешными родами. Провожала в окне тех счастливых мам, которых встречали родственники кортежем и цветами. Но не плакала. Через месяц я пойму, что все невыплаканные слёзы вылезут сгустками седины на моей голове.

Через два дня лактация наладилась, меня выписали. Первым делом мы поехали с мужем в ЗАГС, регистрировать дочку. В маленьком коридоре ожидала очереди влюблённая пара. Их сегодня должны были расписать. Молодая новобрачная светилась счастьем, смеялась и, кажется, жила. А я?

Я не понимала, как можно улыбаться, как мир может крутиться день ото дня, когда рядом рука об руку трётся людское горе. Я настолько была ошарашена и поражена, что есть простые счастья и радость. Что ещё неделю назад я также могла улыбаться и радоваться обыденности. А теперь даже поднять взгляд на эту влюблённую парочку не было сил. Жизнь для меня остановилась и будто отсчитывала секунды до её конца.

На следующий день мы сидели в приёмной огромного здания с кучей отделений и названий. К дочке меня не пустили. Карантин на ветрянку. Мне нужно было собрать какие-то документы в своей больнице, а потом опять приехать. Да и лежать — только в коридоре, мест нет. Под конец разговора врач спросила, а болела ли я ветрянкой. Мой ответ был отрицательным. И тогда она подробно объяснила, что даже с соответствующими документами мне лучше здесь не находиться. При контакте с заболевшим я переболею ветрянкой, а вот моя ослабленная дочка, после контакта со мной — нет.

Я отправилась домой. Каждый день звонила в отделение и узнавала новости, ездила с мужем, отвозила одежду, памперсы, оставляла на первом этаже. Один раз позволили подняться,

посмотреть, но не трогать. А в конце месяца наконец-то выписали полностью здоровой. Мы не верили своему счастью.

Никогда не забуду этот отстранённый взрослый взгляд дочки после выписки. Будто на меня смотрел не недавно родившийся ребёнок, а взрослый умудрённый опытом человек. Дочка не плакала много, не просилась на руки, сама засыпала и, на удивление, легко взяла грудь.

Только через несколько дней я увидела в ней приятные изменения. Что смотрит на меня осознанно с лаской, признаёт во мне маму, а не ежедневно меняющуюся медсестру.

Я знаю, как плохо детям в домах малютки. Я видела эту отчуждённость на лице дочери. На протяжении двух с лишним лет иногда я плакала, целовала её и просила прощения, что не смогла быть рядом в первые недели жизни. Ведь залечить все душевные раны можно только любовью.

Сейчас нашей дочке Полине 5 лет. Растёт обычным ребёнком, любит играть с зверюшками, куклами и рисовать красками. А ещё восхищается закатом с лиловыми, голубыми, золотыми облаками. Тем самым небом, которое бывает после дождя.

Елена Кукочкина