— Ромка, ты что, не с нами?

Димка от удивления даже рот приоткрыл, что на его веснушчатой физиономии выглядело особенно смешно. Другие, кажется, о чём-то догадались. Черноглазый Амиран с невытравляемым акцентом затянул «Мы вам чэстно сказать хотым, на дэвчонок мы большэ не глядым». Пашка ехидно поинтересовался:

— А она точно симпатичная? В зале темно было, вдруг на свету страшнее крокодила окажется.

От дальнейших подколок спас Николай. Толканул Амирана с Пашкой к автобусной остановке, прикрикнул на Димку:

— Рот закрой, муха влетит. Двигай к автобусу, в кино опоздаем.

Неделю назад на танцах Ромка Лиду особо не разглядывал. И не потому, что стеснялся, нет. Он с первого взгляда понял, что произошло то, что красивыми словами описывалось в книгах. Он всегда знал, не верил, не надеялся, а твёрдо знал, что с ним это обязательно случится. И потому спокойно относился к подначкам, сначала одноклассников, потом друзей-курсантов, пропускал, если не мимо ушей, то мимо души обычные подростковые разговоры о запретном, замешанные на показном цинизме.

Дождавшись, когда друзья уедут, Ромка припустил пешком к Волге. Сегодня ему всё удавалось легко, будто он не спешил на первое в жизни свидание, а чётко выполнял приказы невидимого командира, привычно демонстрируя отрепетированные до автоматизма навыки. Слегка отклонившись от курса, забежал в парк. Нырнул в куст отчаянно цветущей сирени, вынырнул с растрёпанным душистым букетом. Непорядок, конечно, но денег в кармане — кот наплакал. А так хочется и цветы Лиде подарить, и конфетами угостить.

В магазине, правда, вышла короткая заминка. Помадки в коробках сегодня «не выкинули» (дефицит, понятное дело), а на развес из шоколадных продавались лишь вполне соответствующие названию «Гулливеры». Ромкиных денег хватило бы штуки на полторы. Глядя на мучения курсантика, две девчонки-старшеклассницы захихикали, а добродушная тётка-продавщица посоветовала:

— Возьми лучше шоколадный батончик. И ещё на маленькую медальку хватит.

Ромка с букетом в руках и шоколадным батончиком в кармане (медальку брать не стал, оставил заначку, чтобы купить Лиде мороженого или воды) стоял на набережной. Он слышал, что девушки часто опаздывают на свидание, и был готов ждать. Но Лида пришла вовремя, минуту в минуту. Словно угадав его мысли, сказала:

— Никогда не опаздываю. Мой папа тоже военный, приучил нас к дисциплине.

И засмеялась, звонко и заразительно.

Ночью Ромке приснился сон. Поздний вечер. Дорога то ли в поле, то ли в степи, то ли в тундре. Равнина без конца и без края под тяжёлым небом, готовым бросить в сжавшуюся от холода землю новую порцию колючего снега. Газик с брезентовым верхом скачет по колдобинам под приглушённое чертыханье молоденького солдата-водителя. Солдатику, наверное, безумно трудно не матюгаться, но он сдерживается, стесняется пассажирки.

Ромка на заднем сидение прижимает к себе Лиду, целует в волосы. Она не отвечает на ласку. Большие испуганные глаза открыты, но не видят ни Ромки, ни брезентового верха над головой, ни начинающейся за окном вьюги. Лида смотрит туда, куда не заглянуть ни одному мужчине в мире. Она обнимает руками огромный живот и что-то беззвучно шепчет. «Молится, наверное», — думает Ромка. Хотя откуда Лида, комсомолка, учительница, дочь кадрового военного, может знать слова молитв?

Газик, взбрыкнув и вильнув на целину, останавливается. Ромка еле удерживает Лиду. Солдатик, наконец, матерится и выскакивает на мороз. Лида в первый раз не стонет, а вскрикивает. Водитель возвращается и, пряча глаза, докладывает. Лопнуло колесо. Запаски нет. До посёлка с фельдшерским пунктом километров семь осталось.

Ромка хочет проснуться, но не может. Кто тогда понесёт Лиду? Она худенькая, тонкокостная. Почему же так тяжело? Живот? Но ребёнок ведь такой маленький. Нет, это пальто виновато. Добротное, драповое. Тёща подарила Лиде, провожая на север. Лида мечтала о дублёнке, но достать так и не смогли. Интересно, дублёнка легче? Или тяжелее? О чём он думает! Лида опять вскрикивает. Но там, впереди светлее. Наверное, скоро будут видны огни посёлка.

Теперь Ромка всеми силами старается не проснутся. Надо узнать, кто же у них родился. Но сигнал побудки не знает пощады. Ромка открывает глаза. Как жаль, что он так и не услышал первый крик Наташки.

***

— Лида, дарагая, ну что ты нашла в этом молчуне? Он же с Урала, там все такие, серьёзные, скучные! Пасматри на меня! Я тебе и спою, и станцую. А какой я готовлю шашлык!

Спеть и сплясать Амиран ещё не успел, но кулинарные навыки уже продемонстрировал. От шашлыка остались лишь шампуры да с трудом отвоёванный у обжоры Пашки «утешительный паёк» для недопущенного в увольнение Димки. После казённых харчей любая домашняя еда кажется райской пищей, что уж говорить о шашлыке, приготовленном по всем правилам! Благодаря землякам Амиран к своему дню рождению и дефицитным мясом разжился, и шампуры раздобыл.

— Всем ты хорош, Амиран, ничего не скажешь! — засмеялась Лида. — Одного не хватает!

— Чего? Ты только скажи, что надо, всё достану! — Амиран, конечно, шутил, но чувствовалось, что слова Лиды разожгли и гордость, и любопытство.

— Любви, — теперь Лида говорила серьёзно, — моей любви. Люблю-то я Ромку.

Почему-то от незатейливых этих слов Амиран растерялся. И даже Пашка, знаменитый своими пошлыми шуточками, смолчал. Николай переглянулся с Катей (неделю назад они подали заявление в загс, и более похожих друг на друга и внешне, и по характеру жениха и невесту трудно было вообразить) и сказал:

— Амиран, Пашка, кто быстрее переплывёт затоку? Спорим, что и я, и Катя вас обставим?

Дождавшись, когда голоса друзей стихнут, Ромка подошёл к Лиде.

— Лида… Я не говорил, но я…

— Я знаю, — Лида повернулась и посмотрела прямо в глаза Ромке. И улыбнулась так, как улыбалась только ему.

— Нет, я всё-таки хочу сказать. Я люблю тебя. На все времена люблю.

И замолчал, сообразив, что вышло глупо, и испугавшись, что Лида засмеётся. Но она не смеялась…

Впервые в жизни, пожалуй, Ромка не мог уснуть. Раньше слово «бессонница» равнялось для него слову «бессмыслица». Как можно не заснуть? Как можно проснуться ночью и лежать без сна? Оказывается, можно. И вот он лежит, и перебирает в уме каждое мгновение наполненного солнцем, счастьем и Лидой дня. Луч солнца в падающей с весла капле. Лидин смех. Гортанное пение Амирана.

Амиран поёт. А потом пьёт, залпом пьёт чачу. Рюмку, ещё рюмку. Лида подвигает поближе закуску, смотрит встревоженно. Уводит под каким-то предлогом с кухни пятнадцатилетнюю Наташку. Амиран начинает говорить. Сбивчиво, иногда сбиваясь на грузинский. Говорит о том, о чём Ромка думает постоянно. Про страну, которой нет. Про честь офицера. Про своих, которых разделили границы. Про Димку в Севастополе. Про Николая в Сумгаите. Про Пашку, погибшего в Афгане.

Ромка проснулся. Значит, он всё-таки заснул. Странный сон. Какая страна, куда пропала? Что за границы? Афган — это Афганистан? Как там мог погибнуть Пашка? Странный сон. Лучше бы Лида приснилась.

***

— Горько! Горько! Горько! — Пашка с Амираном соревнуются, кто громче крикнет.

Лидины родители и сестра улыбками подбадривают и без того не слишком смущающихся молодожёнов. Димка, пока два главных ловеласа заняты, торопливо заигрывает с симпатичной свидетельницей Леной. Николай помогает Кате разделывать приготовленную по особому рецепту — «на бутылке» курицу. Амиран пророчил несчастной курице бесславную судьбу («какой ишак станет есть синюю птицу верхом на бутылке после настоящего грузинского шашлыка»), но, кажется, зря. Отсутствием аппетита в компании никто не страдает.

— Жалко, твои родители не смогли приехать, — сетует Лидина мать, — только по телефону и пообщались с новыми родственниками.

Ромке, конечно, хотелось, чтобы мать с отцом сидели тут, за столом. Но для них поездка из деревни за тысячу километров даже на свадьбу сына — дело неподъёмное. Ромка — старший, а в семье ещё семеро братьев-сестёр, четверо школу пока не окончили. К свадьбе отец перевёл деньги, сто рублей, прислал трехлитровку мёда. Ну, мёд, положим, мамин шурин со своей пасеки уделил, но деньги… Ромка знал, каким трудом они достаются родителям.

— Горько, горько! — не унимались довольные гости. А Лидины губы были сладкими, хотя она ещё не пробовала родительский мёд…

…Никогда ещё не снился ему такой странный, такой жуткий сон. Лида, его Лида (почему у неё такие грустные глаза и трагическая складка у губ?) куда-то собирается. Причёсывает волосы (сколько в них седины!). Собирает сумку с продуктами. А потом вдруг присаживается на стул и судорожно хватает ртом воздух. Она задыхается! Теряет сознание, голова падает на стол.

Лида умирает! И некому прийти на помощь! Где же он, Ромка? Почему его нет рядом? Какое дело может быть важнее для него, чем быть рядом с Лидой, чем спасти её?

***

— Лида! Лида! Что с тобой?

В палату вбежала медсестра, за ней — врачи. Кинув взгляд на приборы, застыли. Измождённый человек, опутанный проводами, открыл глаза и попытался сесть. Не смог, конечно. Закрыл глаза, застонал, но тут же открыл глаза снова и сказал очень тихо, но чётко:

— Лида умирает! Помогите ей.

Первым очнулся начальник отделения:

— Где Лидия Александровна?

— Она ещё не пришла, — охрипшим от волнения голосом ответил лечащий врач.

— Что значит ещё? Сейчас половина одиннадцатого. Она всегда приходит в десять.

— Может…

— Не может! — оборвал начальник. — Пора бы понять, она не может не прийти вовремя! Адрес знаете?

Лечащий врач знал адрес. Двадцать лет назад, через три года после рокового взрыва на горной дороге, жена генерала Александрова продала квартиру и купила другую, в двух шагах от госпиталя. Лечащий врач знал адрес. Но не понимал, почему начальник верит бредовым словам только что вышедшего из комы человека. Странная реакция на происходящее у них на глазах медицинское чудо. Но с начальством не спорят.

***

— Колька, ты мне не врёшь?

— Роман, ну что ты, как маленький! Всё в порядке с Лидой. Врачи успели вовремя. Тромбоэмболия — страшное дело. Но ты Лиду спас. Сейчас она в реанимации, с ней Наташа. А Ромка-младший с твоим зятем скоро тут будут.

— Я хочу видеть Лиду.

— Подожди. Придёт Лида в себя, Наташа нас с ней по скайпу свяжет.

— По чему свяжет?

— Эх ты, отсталый человек. Вот ведь подгадал я именно сегодня тебя навестить. Хотел тут, как обычно, посидеть рядом, поговорить сам с собой. А приходится тебя уговаривать. Ничего, подождёшь свою Лиду. Она столько времени тебя.

— Я дождусь. И мы будем опять вместе.

Он помолчал, а потом добавил, так тихо, что Николай не расслышал: «На все времена»…

Татьяна Попова