Как рано темнеет зимой, и мороз к вечеру лютый. Впрочем, январь как январь… Крещенские морозы покрепче будут, тогда уж вовсе не захочется на улицу выходить. Алька долго рассматривала торты за стеклянной витриной. Наконец, выбрала медовый и, прихватив по пути две булки хлеба, пошла рассчитываться. «Для Дня рожденья достаточно. Ещё пирог испечём, как бабушка любила», — подумалось ей.

У самого выхода из магазина замешкалась, пересчитала мелочь, как раз на две булочки с изюмом. Им с мамой хватит, а больше всё равно нет, забрала последние. Так вдруг захотелось выпить тёплого молока со сдобой. Чем ближе бабушкин День рожденья, тем Альке становилось грустнее — совсем недавно не стало её, доброй, родной, бесконечно дорогой. Вот сейчас бы она нагрянула с покупками и подарком, бабуля затеяла бы ставить тесто на пироги, а с утра в доме пахло бы вкусностями и Алькиным детством. Они наготовили бы, накрыли на стол и ждали маму с работы, а потом — праздновали, праздновали, праздновали. А ровно через неделю — День рожденья Альки, бабушкин черёд придумать подарок и сказать главный тост в честь внучки. Какой трудный был год, високосный. Новый будет лучше. Непременно. Просто хуже уже некуда, им с мамой больше некого и нечего терять…

— Здравствуйте! — в магазин ввалился крепенький мужичок, до самых глаз замотанный в шарф, со смешно торчащими «ушками» потрёпанной шапки-ушанки. Должно быть, только что их развязал, перед входом в магазин. Мужчина шумно отряхнул снег со старого полушубка, размотал вязаный шарф, ещё раз громко поздоровался. Его голос показался Альке знакомым. Это же Витичка!

— Здравствуй, Витя! — вежливо ответила продавец. — Замёрз?

— Замёрз! — Витя обрадовался, что ему ответили, сдвинул шапку набок, освобождая ухо, после чего вынул из тряпичной сумки алюминиевый битончик, протянул продавщице и принялся обстоятельно рассказывать, что закончились хлебушек и молоко, а иначе он бы не пошёл в магазин ночью.

— Лишь бы деньги не закончились, — еле слышно пробормотала продавец, зачерпывая из большого бидона жидкое, синеватого цвета молоко, наполнила Витин битончик до самых краёв. — Крышку не забыл? Обратно аккуратно иди, не торопись, чтобы не поскользнуться, молоко не разлить.

— Витя не торопится. Витя не прольёт, — заверил Витичка не то добрую, участливую продавщицу, не то самого себя. Взял с прилавка буханку белого хлеба, скользнул взглядом по тортам, поискал глазами что-то ещё. Не увидев, вздохнул. Потянулся было за батоном, но брать не стал. Растеряно обернулся:

— Тётя Валя! Булочки где?

— Нет булок. Раскупили. Раньше надо было приходить, днём.

Круглые навыкате Витины глаза погрустнели.

— Днём работал. Снег кидал. Много снега. Дома нет молока. Пошёл в магазин. Витя хотел булочку с молоком.

— Батон возьми. Без изюма, правда, но вкусный, — предложила продавщица.

Расстроенный покупатель помотал головой, зашептал что-то, достал кошелёк и передал его тёте Вале. Та высыпала монеты на прилавок, отсчитала, сколько нужно, остальное сложила обратно и вернула Вите:

— Спрячь в карман поглубже. Не оброни свой кошель.

Алька топталась на пороге магазина, дожидаясь, пока Витя рассчитается, положит хлеб в сумку, спрячет кошелёк в карман штанов, поднимет воротник полушубка, поверх намотает шарф, опустит «ушки» шапки, завяжет их под подбородком, наденет рукавицы, попрощается с продавцом.

Тётя Валя, занятая уже с другим покупателем, кивает Витичке, знает, что иначе он не уйдёт, будет стоять и ждать, пока она ответит.

— Здравствуй, Витичка, — Алька с трудом проговаривает первые слова. — Ты булочки хотел. Возьми. Помяни мою бабушку, тётю Таню. Помнишь её?.. Почему ты здесь, Витичка? Где живёшь? С кем?

Витя в серой армейской шапке-ушанке ничего не слышит, но протянутые Алькой булочки взял. Улыбается широко-широко. Оглянулся на продавщицу тётю Валю, видит ли она его счастье.

— Девочка, раз ты его знаешь, отведи домой, донеси молоко, — поручает Альке сердобольная продавец. — Он живёт недалеко, на первой улице от магазина, в бараке. Комнатку ему дали, как мать померла.

Так они и уходят: Алька — с тортом и молоком, Витя — нагруженный хлебом. Даже если свалится ненароком, ничего страшного не случится.

Альку Витя не узнает, но принимает за старшую, послушно идёт рядом. Дверь в его комнату не заперта. Витичка долго обметает веником снег с валенок, своих и Алькиных, развязывает шапку, снимает шарф, расстёгивает полушубок. Берёт, наконец, битончик с молоком из Алькиных рук, поднимает глаза, силится её вспомнить. Не узнает. Сникает. Готов заплакать.

— Витичка, — ласково говорит Алька, именно так всегда разговаривала с Витей её бабушка. — Я внучка тёти Тани. Она жила на одной улице с твоей мамой.

— Мама, — круглое Витино лицо расплывается в добродушной улыбке. — Мама…

— Я давно тебя знаю, Витя. Ты ходил в магазин мимо нашего дома, всегда подходил к бабушке, здоровался. Ты хороший. Помнишь тётю Таню?

— Витя хороший, — соглашается Витичка. И это всё, что он понял из Алькиных слов.

А она всё не уходит. Ей надо это сказать, надо. Даже если он не поймёт. В бабушкин День рождения Витичка тут как тут… через столько лет.

— Мы такие были дураки, — Алька запинается, глотая слезы. — Играли с пацанами. Я у бабушки катушку стащила. Нитки белые. Сороковка. Через дорогу их натянули, как струны, привязали к заборам с обеих сторон, а ты попался. Мама твоя тогда заболела, и вам кто-то налил битончик парного молока, вечернего. Поэтому ты не как обычно днём шёл с магазина, а возвращался на велосипеде потемну. Битончик с молоком дребезжал, на руль надетый. А тут мы с мальчишками… Ты упал тогда с велика… Нитки-то порвались, никто и не понял, почему ты упал. Молоко разлилось посреди дороги. На молочную лужу сбежались собаки. Ты так плакал тогда… В голос… Мальчишки спрятались, а я с тобой осталась. Ты большой парень, а я маленькая, четыре года. Тоже ревела. Бабушка вышла, тебя успокаивала, помнишь? И мне слезы утёрла. Добрая она была. Молоко налила в твой битончик, корову подоила и ещё не успела перепустить через сепаратор. Мы тебя до дома проводили, молоко донесли, а ты велик за руль вёл. Нельзя по темноте ездить с молоком на руле. Но тебе очень нужно было для мамы, она болела.

— Мамы нет, — вспоминает вдруг своё горе Витичка. Но не плачет, а улыбается, на душе потеплело — мама его любила, всегда любила.

— Мама тебя любила, на то она и мама, — вздыхает Алька. — Умерла, и дом, наверно, продали, раз ты живёшь здесь. Есть ведь родственники, наследники, кроме тебя. Бабушка говорила, божьего человека обижать грех. Бог накажет. Прости нас, Витичка, если сможешь. Прости, пожалуйста. Помяни нашу бабушку, тётю Таню. День рожденья у неё завтра. Хочешь, я тебе половинку торта отрежу? Или весь оставлю. Он вкусный. Будешь есть всю неделю, по кусочку. Возьми, Витичка, торт. Ты, наверно, такой не пробовал никогда.

— Торт, — улыбается Витя ласковому голосу и хорошему новому слову. — Торт…

— Ну, будь здоров! Я пойду. Припозднилась. Мама моя, наверно, волнуется. До свидания, — прощается Алька и с лёгким сердцем шагает в темноту.

На улице морозно. Тяжело дышать. Она укутывает нос шарфом, надевает на голову капюшон, прикрывает лицо рукой в белой пушистой рукавичке. Бабушка когда-то связала для её вечно мёрзнущих пальцев. И ещё вторые — пуховые, вовнутрь.

— До свиданья, мама! — несётся ей вслед громкий голос Вити.

Алька оборачивается. Дверь в барак не закрыта. На пороге своей комнатки стоит вечный взрослый мальчик, обнимающий коробку с тортом. Инопланетянин. Божий человек.

Наталья Кравцова