17 апреля 2016 Из книги
Наследие отца
Яблоко от яблони недалеко падает.
Пословица
Отношения с родителями не завершаются с их смертью — и, как мне кажется, родители всегда умирают раньше, чем успеваешь сказать им что-то очень важное.
Я узнал о том, что мой отец лёг в больницу, когда вернулся из своей первой археологической экспедиции, в 1994 году. Это было очень странно — думать о том, что папа лежит в больничной палате. Он всегда представлялся мне большим и сильным, мастером на все руки. Бывалый турист, он таскал на себе огромные, особенно в моём детском восприятии, рюкзаки весом по 30 кг, ставил палатки, разжигал костры даже в самую сырость и без специальных приспособлений. Своими золотыми руками он смастерил дома почти всю мебель, я и сестра спали на кроватях, сделанных им. Отец в моём восприятии был человеком, который мог всё.
Но он был сдержанным на проявление тёплых эмоций. Он был требовательным. Хотел, чтобы я научился всё делать своими руками: забивать ровно гвозди, закручивать шурупы, работать рубанком… Очень хотел, чтобы я был как он… Учил играть в шахматы, а я страшно не любил проигрывать, и тогда он злился на меня… Мне было важно его одобрение, но ещё больше хотелось бегать во дворе или смотреть мультики, которые в этот момент шли по телевизору. Советское детство — никаких видеомагнитофонов, всё только по программе телепередач, отчего эти самые мультфильмы приобретали особую значимость. А он всё требовал ему помогать, потому что «мужчине» так нужно было. Впадал в ярость от моей «детскости» — мне иногда кажется, что ему очень хотелось увидеть взрослого сына, а не этого нескладного подростка 11—13 лет…
С другой стороны, он делал мне мечи и луки, особенно когда после сериала «Робин Гуд» весь двор начал сражаться с воинами шерифа. А когда я сломал свой деревянный меч, он взял этот обломок и, обработав, получил короткий древнегреческий клинок. Я с недоумением смотрел на этот «огрызок», а он сказал, что с такими короткими мечами армия Александра Македонского завоевала половину мира. Я тогда услышал про него впервые — историей до того не интересовался. И гордо побежал во двор рассказывать друзьям-таджикам о том, кто такой Македонский. Лёгкая ирония была в том, что про Искандера Двурогого в Таджикистане знали и знают хорошо — он был в этих краях… Я вспоминал об отце на первом курсе истфака, когда играл роль Македонского на исторической постановке в форме суда над Александром.
Отец очень много делал для меня, но я не могу вспомнить, чтобы он хоть раз сказал: «Сын, я тобой горжусь…» Это то, что я больше всего жаждал услышать от своего отца. Но в лучшем случае слышал «нормально» или «сойдёт». Он выражал свои чувства только через предметы, а мне страшно не хватало того, чтобы он меня обнял и сказал что-то вроде: «Давай, сынок!». К началу подросткового возраста я начал ощущать постепенную, медленно, но верно нарастающую злость на отца. При этом я был очень похож на него — и внешне, и сдержанным поведением, а свои чувства предпочитал выражать в иронично-злобной форме — открыто и прямо показывать их попросту боялся…
Начались первые конфликты. Я не сделал то, не сделал сё… Вспышки ярости отца, особенно сильные из-за его сдержанности, могли перерасти в ощутимый подзатыльник или даже удар ремнём. Я бегал к маме и жаловался на отца — мол, он меня сукиным сыном назвал. Мама вставала на защиту… Отношения переходили в стадию отчуждения, я жил своей жизнью, отец своей, мы практически не общались, а я убедил себя, что мне от отца не нужно ничего. В периоды обострения в душе звучало: «Чтоб ты сдох!..» А меч и щит, сделанные отцом для меня, пылились где-то в углу…
Я тогда не знал про такую болезнь «лейкоз», да и слово «рак» мне мало что говорило. Я тогда спросил маму: «А это серьёзное заболевание?» По реакции догадался — да, серьёзное. Испугался ли? Нет. На тот момент было как-то вот всё равно, да и в голове не умещалось, что отца может не быть — его существование было для меня простой данностью…
Я пару раз ездил навещать его в больнице — просто потому, что «надо навестить», и разговор у нас совершенно не клеился. Так, ничего не значащие слова, неловкое молчание — как будто два абсолютно незнакомых человека пытаются найти общий язык… Мне кажется, папа пытался, а мне было не до него… А точнее — меня пугал вид отца, лежащего беспомощным в больничной койке и подключённого к капельнице…
Когда я навестил его в последний раз, он встал с кровати и проводил меня до самого порога. Был дождливый день, середина сентября. В какой-то момент я оглянулся и увидел, что отец по-прежнему стоит на пороге больницы и смотрит на меня сквозь пелену дождя. Во мне что-то дрогнуло, но я поспешил отвернуться и зашагал быстрее.
А через несколько дней мама, зайдя домой, сказала нам с сестрой, что папа умер.
Злость не прошла после похорон, она оказалась просто спрятанной. Она проявлялась в желании быть ни в чём не похожим на отца, и когда мама или кто-то из знакомых отмечали какое-то сходство, я не испытывал ничего, кроме раздражения. Однако же… С течением времени я обнаруживал в себе наследие отца. Любовь к походам, экспедициям. Способность пилить-строгать-забивать, когда делал стол для старшей дочки. И ещё много мелких особенностей, столь характерных для отца, вдруг одна за другой проявлялись во мне по мере моего взросления. Не все из них мне нравились, но это же было его наследие, наследие живого человека, а не иконы… И когда я с гордостью доделывал стол, я ощутил, что отец становится ближе и что мне вовсе не стыдно узнавать его в том, что я делаю. Общаясь с дочками и женой и получая опыт взрослой жизни, всё лучше начинал понимать отца — с чем он сталкивался, о чём он мог думать, о чём переживать и что его могло беспокоить. И в один момент — это было на личной терапии — меня прорвало. В последний раз перед этим я плакал как раз перед похоронами, после чего — как отрезало. Спустя много лет слёзы пришли снова, и я оплакивал не только его смерть, но и то, что могло бы быть между нами, но не будет уже никогда.
Я пришёл на могилу весной, когда уже начали разворачиваться листья и в воздухе пахло почками. Прибравшись на могиле, долго смотрел на его портрет, под которым — даты его вовсе не длинной, как осознаю я сейчас, сорокапятилетней жизни. Мне было важно поговорить с ним:
— Папа, я так и не узнал тебя. Не знаю, что тебя так тревожило в последние годы. Что ты думал про меня и наши с тобой отношения. Ты так и не увидел меня взрослым… А я вырос, папа. Смотри, у меня есть жена… Две чудесные дочки… Да, папа, у тебя есть внучки, целых три, представляешь — мои дочки и дочка сестры… Как хотелось бы увидеть твоих внучек, сидящих у тебя на коленях… Я думаю, что ты обязательно смастерил бы что-нибудь для них… Да ты у нас патриарх просто… Папа, мне тебя не хватает. Я пытаюсь представить тебя стареньким — но не получается. В моей памяти тебе всегда будет 45. Я помню, как ты смотрел на меня в последний раз и как я тогда поспешил сбежать от собственного страха не увидеть тебя больше… И хотя прошло уже 19 лет, я всё ещё иногда хочу услышать от тебя: «Сынок, я тобой горжусь». И сказать тебе о том, о чём на самом деле хотел сказать в последний день, когда мы виделись…
Илья Латыпов
из книги «Бочонок Мёда для Сердца»
Друзья! Пожалуйста, при использовании текстов сайта указывайте авторов произведений и ссылку на источник. Спасибо вам за то, что проявляете уважение к людям и закону об авторском праве.
Вам понравилось? Поделитесь с друзьями 
Помоги другому
Урок, который я получила от своего сына
Книга счастьяЛучшие истории
Дед и мимозы
Продаются родители
Ваш сын — гений
Буду помнить
Счастье — это просто!
Первый урок доброты
Ещё ❤
Крошечный добрый поступок лучше, чем самые торжественные обещания
