Молодые родители сидели рядышком и смотрели смущённо. Ребятёнок лет полутора деловито покопался в ящике с игрушками, извлёк оттуда большого резинового динозавра самого свирепого вида и ткнул пальчиком в его морду, призывая меня к совместному восхищению:

— Зюбки!

Я улыбнулась малышу и перевела взгляд на его родителей.

— Слушаю вас.

— Понимаете, он крошит хлеб, — словно за что-то извиняясь, сказал молодой папа.

— Крошит, — отзеркалила я. — И что?

— Мы не знаем, что делать! — энергично вступила молодая мама, нащупав руку супруга.

— А надо? — уточнила я.

Современное поколение молодых людей психологически грамотнее своих родителей — это однозначно. Но иногда начитаются рекомендаций в глянцевых журналах или на форумах в интернете и начинают делать такое… Я не видела ничего ужасного в крошении хлеба полуторагодовалым ребёнком.

— Надо! — хором сказали молодые люди.

— Тогда рассказывайте подробно, — велела я.

История оказалась достаточно необычной. В большой по мегаполисным меркам семье имелись: родительская пара средних лет, их дочь со своей дочерью, их сын с женой и сыном (именно они пришли ко мне на приём), незамужняя сестра отца и ещё совсем старенькая то ли бабушка, то ли прабабушка. В душевном комфорте последней и заключалась проблема. Пожилая женщина когда-то пережила ленинградскую блокаду и потеряла в ней всех своих близких.

Младшему поколению семьи она никогда специально не рассказывала о пережитых ужасах, но кое-какие её привычки явно имели блокадное происхождение и были хорошо известны всем многочисленным домочадцам. В том числе и чрезвычайно щепетильное отношение к хлебу. Хлеб в семье никогда не выбрасывался и не плесневел: сушили сухари, которые потом использовали в хозяйстве или, на крайний случай, холодной зимой скармливали птицам. И надо же так случиться, что младшему ребёнку, которому тётка показала, как кормят птичек, необычайно понравилось крошить в пальчиках хлеб. «Гули-гули!» — кричал он за столом в кухне и крошил на пол выделенный ему к обеду кусочек. Пытались запрещать. Ребёнок, который как раз находился в возрасте, в котором дети устанавливают границы, позабыл о первоначальном чувственном удовольствии и удвоил усилия в направлении: «Нельзя? А вот я сейчас вам…» Заметив, что больше всех нервничает и кипятится старенькая бабушка, стал крошить хлеб демонстративно и нарочно в её присутствии.

— Можно, конечно, вообще не давать ему ни хлеб, ни булку, — рассуждал отец.

— Но, во-первых, он их любит и просит — ведь мы по традиции обедаем все вместе и хлеба у нас едят много, а во-вторых, он позавчера начал крошить печенье… С другой стороны, можно просто бить по рукам (именно это нам посоветовали на одном психологическом форуме) — но нам с женой не хочется начинать воспитание сына с такого шага. Должен же быть какой-то внутренний нравственный закон…

— Да-да, — подхватила я. — Тот самый, который так поражал старика Канта…

К этому времени я уже знала, что папа недавно окончил философский факультет Санкт-Петербургского университета и теперь учится в аспирантуре и работает учителем в гимназии.

— Да он же ещё и не поймёт, за что его наказали, — быстро добавила мама малыша, трогательно ограждая мужа-философа от моих возможных насмешек. — Ведь они до этого вместе с тёткой крошили на улице хлеб голубям. И ничего нельзя ему объяснить — он просто по возрасту не может понять ни про блокаду, ни про хлеб. И бабушку жалко — она потом таблетки глотает, и у неё давление скачет! Мы просто не знаем, что делать…

Малыш и его большая семья мне нравились. Они стояли друг за друга и заботились о бабушкином душевном комфорте. И эта традиция совместных обедов… Хотелось им помочь.

— В полтора года ребёнку действительно ещё нельзя практически ничего объяснить рационально и тем добиться изменения в его поведении, — согласилась я. — Но вот эмоциональный отклик у младенцев есть уже в первые часы жизни. Эмоции дети читают прекрасно. На них и попробуем опереться. Сейчас я расскажу вам, что надо сделать, а вы уговорите бабушку…

Очередной обед малыша оказался приватным — только он и бабушка. Родители спрятались за кухонной дверью. Получив в своё распоряжение кусочек чёрного хлеба, мальчишка хитро взглянул на бабушку и занёс ручку над полом. Бабушка присела рядом на табуретку и начала рассказывать… Зная, что правнук её всё равно не понимает, она говорила о том, о чём не позволяла себе вспоминать уже много лет. Снова падали фашистские бомбы, снова гибли под развалинами и падали от голода на улицах люди… Вот кто-то вырвал полученную в очереди вожделенную пайку хлеба — и мать пришла домой к голодным детям с пустыми руками… «Уходи! — крикнул ей истощённый до последней крайности сын. — Где наш хлеб? Ты, наверное, сама его по дороге съела!»

Голос бабушки дрожал и прерывался. Она держала в высохшей руке кусочек хлеба-кирпичика, и редкие старческие слёзы падали на него. Замер малыш. Зажимая себе рот рукой, беззвучно рыдала за дверью молодая мама, с ужасом представляя себя на месте той блокадной женщины…

Неделю после этой сцены ребёнок, которому протягивали кусок хлеба, прятал ручки за спину. Потом потихоньку стал есть хлеб и булку, но никогда больше не бросал их на пол…

— Здравствуйте! Я как раз недавно вас вспоминала! — миловидная полная женщина подошла ко мне в коридоре. На руках у неё дружелюбно булькала щекастая, приблизительно годовалая девочка. — Вы нас помните?

— Простите… — я не помнила.

— Крошеный хлеб и блокадная бабушка…

— А, да-да, конечно! — я тут же вспомнила. — Как мальчик?

— В этом году в школу пойдём, — с гордостью сказала мама. — Вот сестрёнка родилась, он с ней так хорошо возится…

— А бабушка?

— Бабушка умерла. Уже три года. Он её и не помнит почти… А в начале этого года мне воспитательница в саду как-то и говорит: знаете, у вашего сына по занятиям и с детьми всё хорошо, но вот я обратила внимание — он как-то странно к хлебу относится. Другие дети и не едят его почти, откусят и бросят, а он не только сам крошки не уронит, но и если с чужого столика упадёт, обязательно вскочит и поднимет. Да ещё и говорит: нельзя, нельзя! Тут-то я всё и вспомнила. И вас, и бабушку нашу, и блокаду. Поплакала даже. И мужу рассказала…

— Да, это он, — больше себе, чем женщине, сказала я. — Тот самый внутренний закон, о котором говорил когда-то ваш муж. Если вашему сыну никто не расскажет историю с хлебом и бабушкой, он так никогда и не узнает, откуда идёт его уверенность в непреходящей ценности хлеба и необходимости бережного к нему отношения. Но навсегда сохранит его и когда-нибудь постарается передать своим детям…

Екатерина Мурашова